Дараванне = Прощение = Vergebung: Аповесць / Алена Брава ; пераклад на нямецкую мову Андрэ Бёма. — Мінск : Выдавецкі дом «Звязда», 2013. — 208 с. — Цвёрдая вокладка.

ISBN 978-985-7059-28-7

Кніга змяшчае аповесць Алены Брава "Дараванне" на трох мовах — па-беларуску, а таксама ў перакладах на нямецкую і рускую мовы. Гэты твор сёлета ўвайшоў у шорт-ліст і мае ўсе шанцы атрымаць прэстыжную літаратурную прэмію імя Ежы Гедройца. Аповесць прызначаная для шырокага кола чытачоў.

Старажытнагрэчаскае слова «алетэйя» («ісціна») літаральна азначае «адсутнасць забыцця». Страціўшы памяць, непазбежна губляеш ісціну, — да такой высновы прыходзіць гераіня аповесці Алены Брава «Дараванне» беларуска Ларыса Вашкевіч, вымушаная даглядаць у Германіі Ганса Краўза — цяжкахворага бацьку свайго мужа. Аднойчы Ларыса, чыя сям’я пацярпела ад фашызму ў гады акупацыі Беларусі, даведваецца пра тое, што Ганс у гэты час служыў у вермахце, і не дзе-небудзь, а ў яе родных мясцінах. Рашэнне жанчыны адназначнае: пакінуць дом былога акупанта. Аднак ні муж, ні суайчынніца-эмігрантка, ні нават дарослая дачка не разумеюць яе.

Дык што прымушае Ларысу Вашкевіч не спаць уночы: выхадкі былога нямецкага салдата, які пакутуе на хваробу Альцгеймера і таму лічыць, што вайна яшчэ працягваецца? Гульня каляровых шкельцаў у калейдаскопе Мнемазіны? Ці «замацаванне афекту» гістарычнай памяці? Адказ на гэтыя пытанні дае аповесць, прызначаная для шырокага кола чытачоў.

ЗМЕСТ

Дараванне

Прощение
(перевод с белорусского автора)

Vergebung
(пераклад з беларускай Андрэ Бёма)

Диалог со временем: интервью-послесловие. Алесь Карлюкевич

ДИАЛОГ СО ВРЕМЕНЕМ: ИНТЕРВЬЮ-ПОСЛЕСЛОВИЕ

Повесть Алены Браво «Прощение» — еще одно свидетельство того, что настоящий писатель видит жизнь во всех ее проявлениях, не выделяя времена и социальные катаклизмы как нечто частное, разделенное между собой границами. У писателя есть одна обязанность — рассказать о том, что он как человек, наделенный талантом особого зрения, рассмотрел вокруг себя. И совсем не важно, является ли художник слова привязанным к одной теме, пишет о давно ушедших событиях или создает фантастическую картину завтра. Главное — правда и разговор о ней со своим современником. А мы попробуем поговорить с самим автором «Прощения»...

— Алена, проза — тяжелое мужское занятие, а ведь ты пишешь и стихи... Даже не вопрос хочу задать, а просто рассуждаю: тяжело ведь, наверное, по-настоящему переживать то, что выписываешь, фиксируешь словом, вытаскиваешь из жизни... Все твои произведения — это пережитое или художественный вымысел?

— Отталкиваюсь от реальных событий, будь то факты моей собственной биографии или выуженные из жизни других. Потом, в процессе работы, нанизываю на этот стержень вымышленные детали. Часто «дарю» героиням ту или иную подробность своей биографии. Наиболее близкий к нон-фикшн текст — это «Комендантский час для ласточек». Он ведь писался на основе дневников, которые я вела на Кубе, куда уехала в 1989 году вместе с мужем и дочерью. У нас как раз шла перестройка, власти СССР отказались материально поддерживать Кубу, Фидель Кастро в ответ объявил в стране «особый период»: жесткая карточная система плюс идеологическое противостояние новым веяниям из Москвы. Вот на такую Кубу я попала в качестве «совкубинки» — советской жены кубинца. Можно сейчас поехать в Сантьяго-де-Куба и пройти с книгой по городу, сверяя названия улиц, магазинов, кафетериев и музеев, постоять в очередях за нормированными продуктами и услышать те фразы, которые произносят кубинцы в повести, увидеть лозунги на фасадах зданий. Все демонстрации и государственные праздники, учения на американской военной базе в Гуантанамо датированы точно. Документируя все это, я меньше всего намеревалась когда-либо сделать из этого «литературу». Когда повесть была опубликована, читатели испытали шок, настолько мое описание этой страны отличалось от Кубы «глазами туриста». Еще бы, я ведь видела все изнутри, стояла в очередях за нормированными продуктами, водила дочку в местную поликлинику, дружила с такими же, как я, «совкубинками»... Открывая для себя чужой мир, я осознавала ценность собственного — своей души и того, что именуется культурным пространством. Тогда, в начале девяностых, мы свое дружно ругали, высмеивали, презирали. Выплеснули вместе с водой и ребенка: патриотизм, гордость лучшими страницами нашей истории. И нужно было оказаться в бананово-сахарном «раю», чтобы испытать такое «старомодное» чувство, как любовь к Родине.

— Не кажется ли тебе, что настоящий художник оказывается заложником, вынужденным постоянно выбирать: стоит ли рассказывать правду или все-таки надо показывать героев достойными людьми?

— Я считаю своим долгом рассказывать именно правду, хотя при этом мне часто приходится разбивать типичные иллюзии. Когда вышел роман «Менада и ее сатиры», я получила много откликов. Необычная ситуация для белорусского текста, правда? Тем не менее, это было так. Роман оказался зеркалом. Высказывания варьировали от благодарности и наивно-искреннего: «Это ведь обо мне, откуда вы узнали?!» до оскорблений. Одна пенсионерка-учительница заявила мне по телефону: «Мне не нужна ваша «тьма низких истин», оставьте мне мои иллюзии, мой «возвышающий обман!» Самообман красив, но он неизбежно заканчивается. Жизнь разбивает фантазии, а заодно и ваше сердце. Расставаться с иллюзиями надо своевременно, это единственный путь к взрослению и общества, и человека.

— Мораль часто расходится с прагматическими действиями человека. Ты исследуешь мораль или ты просто пишешь о том, что встретила в жизни?

— Разумеется, я не сверяю свои тексты ни с десятью заповедями, ни с моральным кодексом строителя коммунизма. Я прожила на свете достаточно долго и прочитала достаточно много замечательных книг, чтобы иметь основание полагать, что во мне сформировано внутреннее зрение, позволяющее отличить плохое от хорошего и разглядеть зло в самом распространенном его варианте — зло обыкновенное, житейское, бытовое. Как и героиня повести «Рай давно перенаселен», я так и не приобрела спасительного «замыливания глаз» (безусловно, удлиняющего жизнь). Многие мои тексты исследуют взаимоотношения внутри семьи: мать и дочь, бабушка и внучка. Так, героиня «Рая...» занимается подробной реконструкцией собственного детства, мир которого был расколот, на его «темной» стороне осталась любимая бабушка, чью душу не смогли высушить ни война, ни смерть близких, ни клеймо дочери врага народа. Все нити рассказа тянутся к образу бабушки, она олицетворяет собой духовность и мораль, в отличие от матери рассказчицы, которая родилась «под холодными солнцами мнимых величин» и сделала доминантой своего существования самообман (в тексте — «закон Стеклянного Яйца»). Мораль не исследуется отвлеченно, ее носителем выступает тот или иной человек.

— А вообще, что, по-твоему, есть правда в литературе, насколько она отличается от правды в жизни?

— Жизнь полна шелухи, второстепенного и несущественного, бытового сора, за которым теряются черты типического. Не копировать реальность слепо, а отбросить «мелких правд пустую прю», вылущить из оболочек ядрышко истины и есть дело литературы. Только тогда она сможет поражать, пробуждать, открывать глаза, заставлять читателя воскликнуть: «Ну и ну, я столько лет варился в этом котле и, оказывается, ни черта не понимал!»

— Немного о форме... Считаешь ли ты, что в искусстве, литературе одинаково важно, ЧТО сказать и КАК сказать?

— Разумеется, содержание и форма одинаково важны. И есть еще нечто, рождающееся из сплава того и другого, что я назвала бы энергетикой автора. Именно это «нечто» заставляет, при теперешнем количестве изданного, дочитать текст до конца. Многие формально совершенные тексты лишены энергетики. Но читателя никогда не «заякорит» безразличное сердце автора. Теперь ведь даже о страшном пытаются писать красиво, «гламурно» — недавно читала такой ажурный текст в духе нового барокко, и описывались в нем ужасы войны. Что-то вроде пыточных инструментов, плавающих в сахарном сиропе. Автор демонстрирует мастерство изысканного стилиста и
эмоциональную холодность лагерного медика. Не хочу сказать, что писать нужно исключительно кровью, но вместе с живой авторской эмоцией текст теряет возможность отклика. Усложняется хитрая система тропов-подпорок — для того, чтобы спрятать внутреннюю пустоту. Понятно, что автор — тоже человек, и ему не хочется все время «кровью чувств ласкать чужие души». Но дело в том, что писатель не может позволить себе быть равнодушным человеком.

— И все-таки о повести «Прощение». Почему тема войны волнует и тебя? Неужели все в мире согласно Каменскому: «Нельзя положить конец войнам, продолжая вести их, распрям, разжигая их, преследованиям, преследуя людей. Для этого надо предпринять полное изменение всех этих дел»... Литература может «предпринять полное изменение всех этих дел»?

— Во время моей жизни на Кубе я впервые столкнулась с тем, что сейчас определяю как катастрофическую для человечества в целом черту: отсутствие исторической памяти. Меня потрясло, как целый народ повторяет в точности те же ошибки, которые уже были сделаны другими. Я всячески старалась «открыть глаза» своим друзьям-кубинцам, но тут обнаружился еще один феномен: люди в буквальном смысле слова закрывали руками уши, они не хотели слышать. Кстати, теперь многие из моих оппонентов стали эмигрантами, и они мне говорят: «Ты была права!» Да, но почему я видела это тогда, а они — только теперь?!

Нечто подобное, как мне кажется, происходит и в отношении минувшей войны. После такой страшной мясорубки человечество просто обязано отказаться от войн как способа решения проблем. Однако войны происходят. Почему? Древнегреческое слово «алетейя» («истина») означает «отсутствие забвения». Утратив историческую память, неизбежно потеряешь истину. Героиня «Прощения» Лариса, приехавшая в Германию из Беларуси, не верит своим глазам: в журнале, который выпускают бывшие автохтоны СССР, в рубрике «9 мая в мировой истории» отсутствует даже упоминание о мае 45-го! В итоге бывший солдат Вермахта Ганс, потерявший разум в результате болезни Альцгеймера, парадоксальным образом оказывается единственным, кроме Ларисы, носителем исторической памяти.

Кстати, Ларисе я «подарила» один эпизод из собственной биографии: деревня, где жила моя бабушка, была сожжена во время оккупации, и метрики моего отца сгорели. Он прожил жизнь по документам своего младшего брата, который задохнулся, когда бабушка, прячась с детьми в лесу во время облавы, пыталась дать младенцу грудь, чтобы он плачем не выдал всех. В моем отчестве заключено имя того умершего крохи.

Неслучайным является и тот факт, что тираж настоящей книги составляет 1418 экземпляров: именно столько дней и ночей длилась Великая Отечественная война.

А еще мною, как писателем, двигала тоска по положительному герою. В сегодняшней жизни я таковых не вижу. Чувство, вспыхнувшее между юным солдатом Вермахта Гансом и белорусской девушкой Зосей в двух шагах от смерти, настолько светлое и чистое, насколько же и обреченное. Трудно не плакать над судьбой Зоси, не сопереживать Гансу, когда он, будучи уже тяжело больным стариком, ищет убийцу любимой.

Может показаться, что литература бессильна сделать что-либо для «изменения всех этих дел». В 1983 году была написана «Кассандра» Кристы Вольф — потрясающая книга, вскрывающая сам механизм зарождения войны. Написаны десятки талантливых книг, и что же? А то, что пока пишутся такие книги, энтропия не станет тотальной. Люди вынуждены будут помнить, знать, сопереживать.

— Часто ли ты как писатель задумываешься над тем, что завтрашний день очень тревожный, что мир вот-вот может взорвать какая-то «психологическая взрывчатка»?

— Сколько себя помню, тревога была моим внутренним фоном. Как-то прочла у Алена Роб-Грийе об «исходной недовоплощенности» человека, о «ядре небытия» внутри него, которое будто бы и порождает тревогу. Роб-Грийе считал, что для писателя спасение от «исконной, фундаментальной тревоги» — в творчестве, создании текстов. А Мишель Уэльбек сказал: писательство — лишь «временное спасение». Я нахожу вокруг себя и в себе такую массу поводов для тревоги, что даже малая их часть, осуществившись, способна взорвать мир.

— Когда-то в Минске проходила конференция по проблемам «военной» литературы. Литературоведы из академии наук раздали ее участникам анкету, где был и такой вопрос: что каждый из нас подумал бы, сказал бы, сделал, если бы узнал точно, что вот-вот начинается ракетно-ядерная война? Что подумала и сделала бы ты?

— Честно говоря, мне удивительно, что она до сих пор не началась. У меня нет иллюзий относительно человеческой природы. Теперь уже и у нас, в бывшем СССР, а не только на «гнилом Западе», выросло поколение людей, готовых за деньги на любую подлость. Эти «новые» сформировались в девяностые, и такие понятия, как Родина, совесть, судьба человечества для них вообще пустой звук или нечто из области «стеба». Сюжет романа, в котором какой-нибудь деятель продает очередному психопату с мессианским комплексом возможность доступа к ядерной кнопке, сегодня не кажется таким уж абсурдным. Как и то, что возможность завладеть богатством способна начисто вышибить из головы безумца мысль о том, что деньги ему уже не понадобятся.

Что тут можно сделать? Как ни странно, я верю, что у человечества в целом есть Некто вроде ангела-хранителя. Иначе мы с нашей безответственностью давно взорвали бы мир.

— Не страшно ли начинать новое произведение, когда вспоминаешь о том, какие уже были предшественники... И даже не в XX веке, а в веке XIX — Толстой, Достоевский, о которых один западный исследователь сказал: у их ног по-детски играет вся мировая литература...

— Не думаю, что такие противопоставления имеют смысл. Каждое поколение приходит в мир для того, чтобы выразить себя. Дело писателя — попасть в «десятку» надежд и тревог своего поколения, максимально точно выразить дух времени. У каждой эпохи свой собственный код. Его и нужно стараться почувствовать и выразить.

Алесь Карлюкевич

Алена Брава (нар. 18 жніўня 1966, Барысаў) — беларуская журналістка, празаік. Нарадзілася ў сям'і служачых. Скончыла факультэт журналістыкі БДУ. Працавала ў барысаўскай раённай газеце. З'ехала з мужам і дачкой на Кубу. З 1990 жыве ў Барысаве, працуе намеснікам галоўнага рэдактара ў раённай газеце «Адзінства».

Пісаць вершы пачала ў школе, аўтар паэтычнага зборніка «На глыбіні каранёў» (2002). Як празаік
публікавалася ва ўсіх вядучых літаратурных часопісах Беларусі, калектыўных зборніках «Апавяданне — 2005», «І зоркі над Бярэзінай — ракой». Аўтар кнігі прозы «Каменданцкі час для ластавак» («Мастацкая літаратура», серыя «Дэбют», 2004), «Тапіць дзяўчынак тут дазволена», «Змяя, пакрытая пёрамі птушкі сонца», «Імя ценю — святло».

Лаўрэат літаратурнай прэміі «Гліняны Вялес» за кнігу «Каменданцкі час для ластавак».